следует сделать попытку вернуться к изначальному потоку времени, к чистой длительности, находящейся в непрерывном становлении, протечь вместе со все снова и снова возрождающимся теперь и, в корреляции с этим, ухватить в его постоянном изменении текучий, становящийся поток изначальных данных. И тогда мы становимся свидетелями того, как определенные данные становятся актуальными, достигают кульминации актуальности, а затем переходят в ретенциональные модификации и сливаются, как только что прошедшие, с новыми данными, становящимися, в свою очередь, актуальными. Тут мы приходим к предельному потоку данных. Но в то же время, в пределах этого течения есть и ощущающее, а также по-иному проявляющее себя Я, из которого сейчас истекают акты, содержащие в себе интенции и как бы пульсирующие во всем этом течении. Причем появление этих актов, а также их функции не лишены значения для формы текучего потока данных. Таким образом, есть целый ряд редуктивных шагов, в которых каждый раз «заключается в скобки» то, что лишь полагается или, в конечном счете, не «исполнено» и образует исходный пункт возвращения к тому, что исполняется все более и более, что все более и более изначально «переживается» или только «принимается». Таким образом, необходимо проделать не только первую редукцию, которая редуцирует генеральный тезис, но и целый ряд все новых и новых редукций — в отношении того, что лишь полагается на каждый раз в новом, более глубоком уровне опыта.
Все то, что я сейчас сказал, для Гуссерля отнюдь не было бы какой-то новостью. Он сам исследовал всю эту область и сам сделал большие открытия, не указав, однако, на то, что здесь имеют место новые и иные редукции. Во втором томе «Первой философии» он вступил в эту проблемную область; но там описаны очень сложные ситуации, которые здесь я разбирать не могу.
Тем не менее, одну проблему я все-таки хотел бы обрисовать в нескольких предложениях: следует ли понимать поток чистого сознания {как находящийся} в течении времени, в изначальном времени? Оказывается, что сами интенциональные акты, которые на первый взгляд как бы отграничивают себя в качестве единств в потоке, сами впервые становятся {тем, что они есть} в потоке или сами имеют за собой некий особый поток, так что это единство актов тоже оказывается необходимым «редуцировать» в подлинной и последней рефлексии, направленной на саму себя и осуществляющейся в проживании, поскольку может быть задан вопрос о том, действительно ли оно совершенно исполнено, окончательно обосновано. Здесь мы в конечном счете приходим к тому, что Бергсон назвал «la duree pure» и что он разбирал, например, в лекциях, прочитанных в Оксфорде и называвшихся «Perception du Changement».147 Эта область, которая была открыта и Гуссерлем и которую он проработал во многих в высшей степени важных исследованиях, представляет собой тему глубочайших философских проблем, но также источник величайших затруднений, которые нужно преодолеть. Одна трудная проблема возникает из только что упомянутой ситуации, в которой выясняется, что интенциональные акты сами становятся в изначальной длительности и [только в этом текучем становлении разворачиваются как единые образования]: они выделяются в изначальном потоке как единства, как целостности. Но для того, чтобы в рефлексивном проживании усмотреть это образование единых актов — предельный генезис актов — и чтобы исследовать правомерность этого генезиса, для этого нужно иметь в изначальном времени не только сам поток, но уже некий акт, то есть некое возвышающееся над непрерывным потоком единство. На этот факт я однажды натолкнулся (в 1916 г.), занимаясь критической подготовкой к теории интуиции Бергсона, и говорил тогда об этом с Гуссерлем. Оказалось, что Гуссерлю было хорошо известно о грозящей здесь опасности. Он сказал только: «Да, здесь нам грозит чертов круг». Но как разорвать этот круг или избежать его — этого я ни тогда, ни позднее от Гуссерля не узнал.
Все эти редукции, отличающиеся друг от друга в новых, еще ждущих своего определения смыслах, полезны во всех открывающихся здесь аналитических исследованиях. Их, однако, невозможно осуществлять по отдельности, они всегда должны идти рука об руку с новыми рефлексивными операциями. Тогда действительно открывается сложное, широкое, многоступенчатое поле чистого сознания, [если все это вообще является «сознанием»].
Теперь еще пара более мелких проблем, с которыми я хочу разделаться в нескольких предложениях: Гуссерль постулирует, что трансцендентальная редукция должна быть применена к различным наукам. Вполне ясно, что естествознание не может быть принято как предпосылка и что то же относится и к математике. Но Гуссерль идет дальше и говорит, что в качестве предпосылки нельзя принимать и логику, mathesis universalis. Вы знаете, что у Гуссерля логика и формальная онтология — это, так сказать, два отражения, которые строго друг другу соответствуют. Следовательно, «редукции» подлежит не только логика в сфере предложений, смыслов, в языке, но, так или иначе, и формальная структура мира как таковая.
В первую очередь здесь встает вопрос о логике. Если мы спросим, что создает строгую науку, то прежде всего нужно упомянуть следующее: разумеется, ее создает правильно проведенный опыт, интерпретация опыта и, кроме того, различные мыслительные операции, логические операции, такие, как выведение умозаключений, сравнение и т.д. Все эта я должен «редуцировать». Что значит «редуцировать»? Это значит, что я воздерживаюсь от применения логических законов. Я должен занять такую позицию, где я могу спросить себя: является ли вся логика истинной или ложной? Верна она или же она просто фантазм сумасшедшего, выдумавшего себе такую вот логику? Если я не могу этого решить, то спрашивается: могу я построить какую-то науку, не осуществляя никаких логических операций? Гуссерль, естественно, осуществлял множество таких операций, иначе он не смог бы писать книги. Он должен был следить за тем, чтобы не повторяться, чтобы все развивалось последовательно, чтобы в целом господствовал логический порядок и т.д. Гуссерль в этой связи говорит: то, что для нас по-настоящему важно, — это всего лишь логические аксиомы, а не вся логика и ее сложные операции. Потому что феноменология должна быть исключительно дескриптивной наукой, ей нет нужды строить умозаключения, да она и не должна их строить — она должна описывать. То, что нам здесь нужно, — это, конечно, логические аксиомы, например, закон противоречия. Этот принцип может быть понят или логически, или онтологически. Как известно, уже у Аристотеля имелись эти различные истолкования. Гуссерль говорит: все это очень просто, аксиома интуитивно очевидна. На каком-нибудь примере мы каждый раз можем заново с очевидностью усмотреть, сделать интуитивно ясной ее значимость. И тогда логическая аксиома не просто чисто мысленно полагается, тогда мы делаем непосредственно данной соответствующую бытийную
